Дети войны: Было и такое: детство без детства

На днях встретил знакомого, который лет на пятнадцать моложе меня. Поздоровались, обменялись новостями и вдруг он резко сменил тему: «Прочитал твою «Межевскую бывальщину», посмеялся и заподозрил, что ты, смеха ради, кое-что поприукрасил. Ну разве можно было за какую-то глупую провинность выгнать из школы несовершеннолетнюю дурнушку? И какой, интересно, руководитель решился бы взять на работу беспаспортную неумёху, да ещё с такой дурной характеристикой?»

Меня ничуть не удивила такая оценка моего «опуса». Ведь современному человеку трудно даже представить, что были времена, когда школы без особых проблем избавлялись от хронических двоечников и нарушителей дисциплины. А в годы войны и послевоенного лихолетья, когда каждая пара рабочих рук ценилась чуть ли не на вес золота, на промышленные предприятия, не считая каких-то там колхозов, охотно принимали физически крепких подростков. Мне, свидетелю тех лет, запомнились три подобных случая.

Первых несовершеннолетних работяг я увидел в 1942 году в Нейском районе на Крутогорском лесоучастке, руководил которым мой отец. Через дорогу от нашего дома была контора, к которой раз в месяц исправно приходила шумная ватага подростков, которые были всего на 2-3 года старше меня. А мне в ту пору было всего семь лет. От отца я уже знал, что все эти деревенские ребята числятся у него на участке… сезонными рабочими и приходят в контору за получением зарплаты.
Работали они в делянках, где с подсоченных сосен собирали живицу, то есть смолу. Со стороны, казалось бы, что это не ахти какой труд. Но попробуй-ка целый день ходить по лесу в сопровождении полчищ комаров, мошек и слепней, снимать с деревьев оцинкованные воронки с липкой смолой, и вы поймёте, как это непросто. В таких условиях ребята быстро взрослели. Это было заметно по их поведению.
В ожидании, покуда бухгалтер оформлял все ведомости на зарплату, они обычно рассаживались вдоль завалинки конторы, из газетной бумаги крутили «козьи ножки», заправляли их махоркой и нещадно дымили, сопровождая всё это площадной бранью. Явно, кому-то они подражали.
Интересно, кто из числа нынешних родителей отпустил бы своё 9-10-летнее чадо на такую работу в лес? Но тогда подобные случаи не были исключением: ведь основные-то кормильцы семей в ту пору воевали на фронте.

А вот другой случай. В 1948 году я заканчивал четвёртый класс в Исадской школе Ростовского района. За одной партой со мной сидел Володя Кондратьев — скромный старательный деревенский паренёк. Его дом был километрах в четырёх от школы, но я не помню случая, чтобы он хоть раз пропустил занятия даже в непогоду. Мороз-не мороз, пурга-не пурга, дождь-не дождь, а он к началу уроков всегда был на месте. Одно плохо: с учёбой у него не больно ладилось. В классе он числился обычным середнячком.
Весной у нас начались выпускные экзамены. Именно выпускные, поскольку в те годы в стране обязательным было четырёхлетнее образование. После экзаменов нам в торжественной обстановке стали вручать свидетельства об окончании четырёх классов. Этот документ моя мать ухитрилась сохранить в своём архиве (на фото). Но, как говорится, нам после этого в бочку мёда бросили ложку дёгтя. Подводя итоги года, директор сказал: «Райфинотдел вместо двух пятых классов, как ожидалось, разрешил открыть только один. В школе останутся лишь лучшие ученики».
Далее директор огласил список тех счастливчиков, которые продолжат обучение в пятом классе. Кондратьева в этом списке не оказалось… Я взглянул в его сторону и увидел, что по щеке бедолаги катится крупная слеза. Он, видимо, уже знал, что ждёт его впереди. Я подошёл к нему со словами сочувствия, но он отвернулся к стене и заплакал уже навзрыд.
Минуло лето. Начался новый учебный год. В конце сентября нам вдруг объявили, что в предстоящее воскресенье вся школа пойдёт на уборку моркови в соседний колхоз — тот самый, в котором жил мой бывший сосед по парте.
Работа для нас была нетрудной, и вереница мешков с корнеплодами быстро вытянулась по всему полю. Вдруг к нам подкатила подвода, на которой восседал… наш Володька. Сделав вид, что он с нами совершенно незнаком, приказным тоном скомандовал: «Эй, вы, школяры, давайте-ка поскорее бросайте мешки в телегу. Мне некогда тут с вами возиться!»
Хотя мешки для нас были и тяжеловаты, но мы быстро покидали их в телегу, а Володька, между тем, стоял в сторонке и… слюнявил самокрутку с махрой.
— Ну и ну! — удивился я. — Мало того, что нас не признаёт, так ещё и курить начал!
А он, увидев, что телега загружена, ловко вскочил на передок, натянул вожжи и, взбодрив свою Савраску кнутом, лихо прокатил мимо нашей учительницы, обдав её клубами табачного дыма.
За то короткое время, которое нам потребовалось, чтобы загрузить телегу, я успел заметить, что Кондратьев за три коротких летних месяца возмужал, раздался в плечах и даже взгляд у него стал какой-то не детский. Короче говоря, он уже прочно влился в трудовой коллектив колхоза и чувствовал себя, в сравнении с нами, совершенно взрослым. И это в 12 мальчишеских лет! Наверное, и у всех остальных моих сверстников, тогда отсеянных из школы, были похожие судьбы.

Через три года я закончил семь классов в Межевской средней школе. В ту пору в районе было несколько семилетних школ и только две средних. И получилось так, что желающих пойти в восьмой класс оказалось вдвое больше, чем планировалось властями. Повторилась почти один к одному та же самая история, что описана мною выше. Директор школы А.П. Рыбникова собрала нас, восьмиклассников, и сообщила: «Вместо четырёх восьмых классов нам разрешили открыть только два. Кто останется в школе, решат итоги первого учебного месяца. Слабоуспевающие будут отчислены…». Через месяц в школе были те же самые слёзы, сжатые до побеления детские кулачки, было то же отчаяние на лицах «отбракованных». Что с ними стало, история умалчивает, поскольку в те годы на базе семилеток увеличился набор в профтехучилища, а на местах открылись вечерние школы рабочей молодёжи.

В заключение уместно напомнить, что где-то до 1956 года включительно, обучение в 8-10 классах было платным: в полугодие — около 350 рублей. Сумма, казалось бы, символическая, но для некоторых семей и она была весомой. Вот поэтому многие ребята летом находили для себя работу. Те, кто жили в селе, вместе с родителями трудились в полях и на фермах, кто были посильнее — работали на местном кирпичном заводике, а мой друг А. Смирнов, например, зимой подрабатывал в гидрометеослужбе (каждое утро на определённых участках полей и леса измерял глубину снежного покрова и плотность снега), а летом вместе с отцом уходил в лес на сбор живицы. Одним словом, без дела никто из нас не сидел. Такие были времена.